Она родилась в семье потомственных авиационных инженеров, но, как это часто бывает, оказалась абсолютным гуманитарием.
Впрочем, не желая оскорбить лучших чувств родных, поступила в Московский физтех, где шесть лет безуспешно пыталась познать премудрости аэромеханики. Но от судьбы не уйдешь: рассказы Татьяна сочиняла с детства, и сегодня в её копилке около 30 детективных романов, большая часть из которых экранизирована. Суммарный тираж книг зашкалил за 25 миллионов.
— Татьяна, вы — человек, которого звёздная болезнь обошла стороной, настолько вы открыты для общения. При такой популярности немногие могли бы себе это позволить. Вообще, как вам кажется, отчего это зависит?
— Ну, во-первых, спасибо на добром слове. Что же касается звёздной болезни, то, я думаю, этому подвержены или очень молодые люди, которые попадают «в телевизор» слишком рано и попросту не имеют необходимых для публичного человека тормозных механизмов, или люди, не слишком образованные и перепуганные. Вот перепуганные — это именно то слово, потому что, мне кажется, звёздная болезнь как раз и возникает из-за боязни, что всё закончится, тебя перестанут узнавать, затолкают в очереди, обыщут на таможне... Если человек не перепуган, то ничего подобного и не происходит. Со мной, конечно, тоже случались всякие разные истории. Например, однажды в аэропорту я десять раз проходила «рамку», а она всё продолжала звенеть. Я уже сняла всё, что было можно, привлекла внимание целой очереди, а меня всё не пропускают и не пропускают. Конечно, вот в такие моменты я, как бык, испуская из ноздрей пар, выхожу из себя. Думаю: «Ёлки-палки, ты что, меня не знаешь?!» Я ведь уже и паспорт показала, и сам он понял, кто я. Может, это корсет мой «пищит», но я же не могу его при всех снимать! Впрочем, я всегда умею «ставить себя на ручник». Но особенно хорошо это умеют делать мои близкие.
— А возраст, в котором к человеку пришла известность, имеет значение?
— Вот если б вы, к примеру, проснулись знаменитой лет в 18... Ой, наверное, плохо было бы. Хотя в полной мере применить это к себе я не могу, так как знаменитой никогда не просыпалась. У меня известность очень медленно нарастала. А если б это случилось так же внезапно и стремительно, как у Гурченко, Быстрицкой, Самойловой, подозреваю, что это было бы безумно тяжело. Мне кажется, я бы ходила вся такая крутая и всем вокруг демонстрировала свою не-зем-ну-ю славу.
— Вы помните своё первое интервью?
— Помню. Это было и приятно, и неожиданно, и очень страшно. Я готовилась, вспоминала цитаты. Это тот самый случай, когда ты хочешь выглядеть умнее, чем на самом деле. А человек в итоге спросил меня: сколько вам лет, как зовут вашего мужа и есть ли у вас собака. Всё! Потом были и другие встречи с журналистами, когда мне казалось, что человек сейчас будет задавать мне умные вопросы, на которые я не смогу ответить. Например, о структуре книжного бизнеса в России. Почему-то все уверены, что писатели знают об этом всё. А я понятия не имею, что там, в этом книжном бизнесе, происходит. Вы меня лучше спросите про детективы...
— А я и спрошу! Что вы испытали, когда вышла ваша первая книга?
— Это было потрясающе — как будто космонавт Гагарин слетал в космос. Я с этой книгой не могла расстаться, хотя она не продавалась ни в одном магазине. Видимо, её издали тиражом в несколько экземпляров, которые сразу же на складе и погибли. Мне же были положены десять сигнальных экземпляров, и я эти десять экземпляров прижимала к груди, носила с собой в ванну, ездила с ними в машине, читала их и не могла оторваться. Я страшно собой гордилась, страшно. И не верила, что вижу этот собственный текст, напечатанный на бумаге. Не могу сказать, что все вокруг ликовали, точно так же, как когда Гагарин полетел. Даже моя семья не была в особом восторге, по крайней мере, не осыпала меня лепестками роз и не устилала пол ковровой красной дорожкой. Но я всё равно чувствовала себя человеком, завоевавшим космос.
— Сегодня-то, наверное, уже привыкли и ничего подобного не чувствуете?
— Конечно, со временем это ощущение немножко видоизменилось, но ожидание выхода новой книги и «трясение» над ней осталось. Надо мной все смеются, я клянусь вам! Когда приходит новая книжка, я начинаю её читать как чужую. Я выискиваю в ней какие-то ошибки или, наоборот, особенно достойные места, я в них ковыряюсь, смакую их. Мне говорят: «Это же ты написала!» Но я не могу оторваться! Мне трудно дарить новую книгу. Кажется, что старые уже прошли какое-то испытание, а свежая... А вдруг новые герои не понравятся? Я же за них переживаю! А вообще, я люблю даже то, как пахнет новая книжка. Мне нравится, как она шуршит при открывании таким особенным образом. А этот типографский шрифт! Другой, не такой, как в компьютере... Словом, непередаваемое наслаждение.
— Татьяна, а чьё мнение для вас как для автора особенно важно?
— Моего редактора Ольги Рубис. Она у нас очень серьёзная девушка, никогда не станет хвалить, если ей не нравится. Этот момент, когда ждёшь её резюме, тяжёлый. Также мне очень важно мнение мамы. Она у меня хорошо образованный, читающий человек. Правда, нельзя сказать, что мама всё время захлебывается от восторга. А остальные в семье просто не читают. (Смеётся.)
— Не поверите, в моей семье тоже, кроме мамы, никто мои материалы не читает...
— Как я вас понимаю. Когда я в своё время писала для газет и журналов, не читал никто. Помню, я страшно привязывалась к своему мужу: как же так? Всё это закончилось тем, что он просто-напросто заснул с этой самой газетой. Я, конечно, решила, что жизнь моя на этом кончилась и не выйдет из меня никакого журналиста. (Смеётся.) Сейчас-то я уже отношусь к этому спокойно. Сестра моя просто не любит детективы, не обязательно мои. Муж не читает художественную литературу вообще. Дети... Один ещё маленький, а второй всё больше Александром Николаевичем Островским увлекается. Так что я такая одинокая фиалка на залитом солнцем склоне.
— А бабушка, которая, насколько я знаю, очень влияла на вас в детстве, сейчас бы одобрила ваши книги?
— Ну что вы? Нет, конечно, нет! Она бы говорила, что это всё никуда не годится, что жанр дурацкий, и девушка, пусть и сорока лет, вполне может найти себе другое, более достойное занятие, чем какие-то истории с убийствами. Да и написаны они, в общем-то, тоже не очень. Вот Мамин-Сибиряк — это другое дело! Помню прекрасно, когда Татьяны Устиновой как автора ещё не было в помине, а вместо неё была девочка Таня, её систематически заставляли читать этого самого Мамина-Сибиряка. Читать было тяжело, но бабушка почему-то считала, что образованным человеком мне не стать, не прочитав книг этого писателя. (Улыбается.) Так что и сейчас, я думаю, сравнение тоже было бы явно не в мою пользу. Какие-то выражения странные, какой-то тон игривый, и боже сохрани, есть интимные отношения...
— Одним словом, бабушка была бы самим строгим критиком. Кстати, а как вы на критику реагируете: предпочитаете не замечать или всё-таки избираете активную защитную позицию?
— На самом деле к критике я отношусь болезненно: переживаю, плачу, потом ко всем пристаю с вопросом: «Правда ли всё так плохо?» Мне очень не нравится, знаете, какого рода критика? Когда написано, что тексты какие-то дурацкие и сама она — дура, да ещё в очках. А такого, вы не поверите, очень много! Поэтому для меня единственный способ защиты — просто не обращать внимания. Я сознательно не захожу на сайты, где что-то подобное может быть написано. Зачем расстраивать себя? Но знаете, в чём я убеждена на сто процентов? В том, что институт литературной критики, такой, каким он был во времена Писарева и Белинского, безвозвратно утерян. Это были энциклопедически образованные люди, которые не просто, прочитав текст, давали ему собственную субъективную оценку, а умели анализировать с литературоведческих позиций. Я всегда прислушиваюсь к тому, что говорят люди, широко образованные. Если они делают мне какие-то замечания, стараюсь им следовать. А нередко солидные, умные дяденьки с удивлением спрашивают меня: «Откуда ты всё это знаешь?» И в такие моменты я сразу чувствую себя если не Достоевским, то, по крайней мере, знатоком человеческих душ.
— Знаю, что вы долго готовитесь, прежде чем писать о представителях той или иной профессии. Когда было особенно сложно?
— Когда писала роман о врачах. Дело в том, что медицина — очень консервативная сфера человеческой деятельности. Она консервативна, как православная церковь. В ней есть масса цеховых запретов, недоговоренностей. Писать о медицине — то же, что пройти по саду китайского императора, где к каждому цветочку привязан колокольчик, и если ты его задеваешь, то голова с плеч. Замучилась я с этой темой. Зато книжка получилось ничего. (Улыбается.)
— Вы заканчивали МФТИ. Фундаментальное техническое образование как-то пригодилось в творчестве?
— Иногда бывает, конечно. Потому что я, к примеру, знаю, чем отличаются марки стали и названия великих теорем. Вроде Больцано и Вейерштрасса. А вдруг моему герою приспичит их доказать? Наука как наука, конечно, не пригодилась, но есть железная потребность в логике. А логика — это, безусловно, наследие института. Мне удаётся сводить концы с концами, даже если в романе 8 сюжетных линий.
— У вас на сайте написано, что в технический вуз вы поступили, потому что бабушке пообещали. Не считаете студенческие годы потраченными впустую?
— Нет, конечно. Само по себе это очень хорошее образование, хорошая тренировка мозгов, основанная на запоминании данных, которые от тебя далеки и тебе чужды. Девиз всей этой истории таков: «В трудностях рождается характер». Сказать, что учиться было трудно и неинтересно, — не сказать ничего. Я существовала в окружении пятнадцати молодых мужчин, уверенных в том, что они — гении земли русской, а я — абсолютный тормоз, который мешает им на жизненном пути. И вот эта необходимость постоянно что-то доказывать — многому учит. Ведь каждый раз, приходя на новую работу, начинаешь с того, что доказываешь своему начальнику, что ты не верблюд. А этому я как раз научилась в институте. Конечно, мне сейчас фатально не хватает профильного образования. Но всё равно свой физико-технический я бы ни на что не променяла и, будь у меня снова выбор, обязательно поступила бы только туда. Да и кто знает, что бы из меня вышло, попади я сразу в какую-то более благоприятную среду...
— Поступая, вы заранее знали, что не станете работать по профессии?
— Предполагалось, что пойду. Хотя на дворе стояли 90-е годы, но тот период, когда ещё не всё развалилось и сломалось. Профессия инженера тогда считалась прекрасной. Я училась в школе с углублённым изучением английского языка и довольно хорошо переводила, причем делала технические переводы. И бабушка моя говорила: «Вот окончишь институт и пойдешь в ЦА-ГИ — Центральный аэрогидродинамический институт — в отдел научно-технической информации, будешь переводить статьи из западных журналов. Прекрасная работа!» Но когда я окончила институт, эта дивная структура, в которой можно было сидеть на месте, переводить одну статью в неделю и вязать шапку, развалилась.
— А если бы не развалилась?
— Я бы всё равно чего-нибудь придумала. Приезжая, к примеру, в бухгалтерию в нашем издательстве, которая очень даже благополучная, я начинаю активно сочувствовать этим тётенькам. При этом я нормальный человек и понимаю, что каждому своё. Но мне хочется сказать: «Мир прекрасен и огромен! Выйдите на улицу, скиньте свои шали — вы же молодые женщины! А дебет с кредитом посчитает Мариванна». Меня огорчает, когда что-то пропадает даром. Да, в жизни случаются разные обстоятельства. Но мы же живём не в Новошахтинске, где не найти работы...
— Вы начали писать книги после кризиса, случившегося в 1998 году?
— Да, меня тогда с работы уволили.
— Значит, эти обстоятельства вам помогли?
— Конечно. Я вообще считаю, что кризис — это самое лучшее время для сумасшедших карьерных взлётов и переосмысления всей предыдущей жизни. Правда. Я сейчас опять же не говорю о людях, которые всю жизнь проработали на заводе в городе Сердобске Пензенской области, а теперь вдруг им объявили, что предприятие переходит на трёхдневную неделю. Конечно, внушать им, что их ожидают карьерные взлёты, глупо и оскорбительно. Я имею в виду людей, занятых не своим делом, которые по инерции так и продолжали бы им заниматься до конца дней своих. Но решение о том, что нужно что-то поменять, уже принято за них — работы нет. Вот тогда и появляется шанс понять, чего ты стоишь на самом деле.
— Как пережить трудное время?
— Поможет семья, хорошие книжки и отдых. Знаете, когда всё ужасно, впереди мрак и темнота, надо купить шоколадный торт, бутылку вина и пойти в парк. Устроить себе праздник. Понятно, что речь идёт не о том, чтобы арендовать пароход с цыганами или яхту с фотомоделями. Вместо того чтобы биться об стену головой, лучше заправьте машину дешёвым бензином и езжайте с палаткой в кемпинг. Глядишь, и второе дыхание откроется!
— А какие праздники устраивает себе Татьяна Устинова?
— Например, для меня праздник — яблочный пирог. Причём, когда с утра ничто его не предвещает, а после обеда я вдруг понимаю, что мы просто не сможем жить дальше, если к вечеру не получим этот пирог. Такой, чтобы пахло на всю квартиру. Праздник — это поехать к маме. Причём у нас это обожают все: и дети, и зятья. Мы прёмся к родителям на участок и там разжигаем мангал, ставим самовар и сидим на природе. Никаких видов оттуда не открывается — это просто улица. Яблони, сосны, гамак. Собака тут же бегает. Ещё мы очень любим куда-нибудь в субботу поехать. Так как живём за городом, то случаются семейные выезды в Москву. Идём в кино или «красоту наводить», гуляем. Есть друзья, к которым можно приехать в гости и прекрасно провести вечер на их балконе. Мы с сестрой живём по соседству, поэтому прийти на суп со спаржей — это тоже праздник. Если же говорить о невинных женских радостях для себя, любимой, то это джинсы. Когда куплены новые джинсы, жизнь продолжается и всё хорошо.
— Вы счастливая женщина?
— Абсолютно.
www.interviewmg.ru
